Мегера из соседнего подъезда
с костлявым агрессивным кулачком,
как будто целясь в граждан из обреза,
из-под косынки зыркала зрачком.

Казалось, не язык во рту, а жало,
раздвоенное точно у змеи,
когда она словами дребезжала
сквозь зубы безобразные свои.

И я однажды принял дозу яда
из чаши омерзительного рта…
Короче, демон в юбке, ведьма, язва
была старушка мизерная та.

И столь же мрачным, как её натура,
был жуткий лик старушечьей судьбы –
не жизнь – сплошная горькая микстура:
скандалы, склоки, драки и… гробы.

Два гроба враз – сожителя и сына,
схватившихся в попойке за ножи…
Да, лихом жизнь кормила бабку сытно,
хлестала не скупилась - в две вожжи.

Другой бы кто не выдержал, сломался,
а к бабке в миг вернулся прежний раж,
хоть от неё вершок всего остался,
хоть от неё остался жалкий шарж.

Она опять в атаку шла на граждан,
собрав в комок иссохшую «клешню» -
с такой-то боевитостью и ражем
её одной хватило б на Чечню.

Жаль, было не дано сему свершиться,
не-то бы дрогнул враг в кратчайший срок…
А вскоре стало всё вокруг крушиться,
сменил настрой житейский наш мирок,

жизнь погрузилась в тяжкую рутину
однообразных, беспросветных дней,
подобных ссылке, или карантину…
Тут не до бабки. Нет – и чёрт бы с ней!

Но как-то, быстриной спеша людскою
по главной захолустной «авеню»,
вдруг зрелище увидел я такое,
что слёзы сгрёб нежданно в пятерню:

в ряду лотков и лавок всевозможных,
в солончаковой жиже ноября
сидела под ногами у прохожих
пенсионерка рыночная, бля.

Сидела на какой-то там рогожке
среди плевков, окурков, шелухи,
зажав подачку жалкую в ладошке
с портретом мудреца Аль-Фараби.

Нет, это существо на тротуаре
с прилипшей к икрам грязною полой
тем человеком быть могло едва ли,
каким при жизни значилось былой.

Нет, не поверю, быть того не может,
любым метаморфозам есть предел!..
Прости рабу несчастную, о, Боже,
за то, что дух нечистый в ней сидел,

прости ей все былые прегрешенья,
всё богохульство страшное прости,
но дай с земли подняться во спасенье –
ей, с этой грязью смешанной почти.

Дай ей воспрянуть – нет, не из гордыни –
чтоб человечью суть вернуть хотя!..
В ногах у граждан, с прядями седыми
она сидела кротко, как дитя.

Сидела, взгляд в себя куда-то пряча
в утробном отрешенье от всего,
ни для прохожих ничего не знача,
ни вообще не знача ничего.

Был человек, и заживо скончался –
осталась оболочка, тень, фантом…
С какой я только болью не встречался
на вираже истории крутом,

казалось бы - ну что мне эта драма? –
ведь поделом седой, наверняка,
но лезет, лезет в голову упрямо
протянутая нищенски рука,

но видится мне жуткая картина:
я сам, стараньем тех, кто у руля,
сползаю в эту грязь неотвратимо -
за бабкой следом, за подачкой, бля…