Шла эксплуатация любви,
до последней грани продолжалась.
«Преврати мне музыку в рубли! -
женская настаивала жадность, -

В мех соболий, в злато преврати,
из плебейства возведи в господство!..»
Выросло преградой на пути
целей и характеров несходство.

Он терпел. Он жилы рвал, любя,
губы в кровь о медь трубы мочаля,
но, звуча для прибыли, труба
скорбно в сердце лабуха молчала.

Словно где-то там, внутри её
неодушевлённой медной плоти,
некий дух утратил вдруг своё
чудодейство на продажной ноте.

Очень музыкант любил жену,
так любил, что умер бы без вздоха,
но была лишь музыка ему
выше повеления Молоха.

Нет, не мог он музыку предать,
жалкою заложницей, рабыней
на потребу публике отдать
даже ради женщины любимой.

Всё оставил ей: меха, рубли,
перерезал нить любви, как вену,
чтобы звуки снова обрели
волшебство, что не имеет цену.

Чтобы, сбросив путы ремесла,
сняв ярмо корыстного начала,
в самом сердце музыка жила,
в самом сердце музыка звучала.