…Что рушишься на тварей…
В кругах багровых исходила вьюга золотая,
в больных огнях запутавшись.
С ней грезилась последняя зима.
Слеза спадала в снег антиклиналей
вплоть до сердец. Она, укутавшись,
смежалась как свеча в полутона.
Была зима. Любовь все рушилась.
И где-то умирали.

…Что рушишься на тварей…
Электростанция едва входила в облако руки.
Все было медленно. В словах ее печалей
была зима. В глазах ее – зима.
Истлевших улиц черные куски
в ее запястьях тонких исчезали.
В ее цепях, как в отражении окна,
еще дышали, восходили, умирали.

…Что рушишься на тварей…
На площадях вгрызались в снег экраны.
Пиротехническая немощь магистралей
по магазинам, барам, ресторанам…
Здесь человек забылся и померк.
Под пляс ветров и фейерверк
с его руки сорвались нити, и скрижали,
уже разбитые на искры, умирали.

…Что рушишься на тварей…
- К чертям раскат багровый, полушубок,
то торжество из телефонных будок,
все это было – в круги и по паре…
На льду и неприступном тротуаре
он спотыкался, падал. Нараспев
над ним смеялись. Окропленный снег,
и смех, и он, как ком скатавшись, умирали.

…Что рушишься на тварей…
Она ушла по витражам. Рисунок-бестиарий
за ней замолк, навек заледенев.
В тянувшихся подолах белых дев
его несли в расшатанный барак
сквозь наркоманов. Километром стали
снег осыпался в бесконечный мрак.
Была любовь. Зима все рушилась.
И где-то умирали.