Визжание и смех сопровождают камень непослушный
Вдали беспомощно взметнувший брызгами песок.
Я нагибаюсь, и звуки молкнут, в тишине гнетущей
Огромного булыжника, мной поднят, бесформенный кусок.

В глазах детишек гнусных зрачки расширенные страхом,
И вот отпрянули, портфелями и папками прикрывши животы.
В самого отъявленного мечу и мощным взмахом
Пущен камень, сбивая с ног его.
И в россыпь прыснули, негодные,
Вскрыв в криках ужаса округленные рты.

Слезы обиды утирая, к поверженному врагу я направляюсь.
Он держится за грудь и тщится от меня подальше отползти.
Вот и его лицо слезинки омывают, и я, уж, горько каюсь:
«Ах, боженька родной, ну, что ж не захотел мою, Ты, руку отвести!»

К мальчишке, в коленях подогнувшись, я руки помощи тяну.
Молю: «Прости меня, я не хотел плохого!
Давай тебе я помогу.
Но не дурак я! Не умный, может быть, немного».

А сзади сопенье хриплое и ног тяжелый топот.
Лицо напротив, отринув слезы, недобрая улыбка озаряет.
И вот, удар в затылок, и лбом о камни, а нещадный молот
В пах бьет, и тухнет мир, лишь ярких вспышек фейерверк красивый
Каждый следующий удар сопровождает.

И там я – где людей красивых лица добром и счастьем светятся.
Где руки тянутся ко мне, не бить – погладить, лаской одарить.
А все вокруг сияет светлым золотом, и равным среди равных
Скольжу блаженно невесомым перышком. Ах, как прекрасен мир!
… Но чернеет золото.
Что-то назад, вцепившись мертвой хваткою, меня волочит.
И рвет, плеснув в потухшие глазницы кровью, божественную нить.

… В своем углу валяюсь грязной тряпкой.
Боль не терпя кричу, что силы, плачем заходясь.
А матушка со злым лицом все ходит мимо.
Не подойдет, не пожалеет, а лишь бранит последними словами,
И в бедах наших одного меня винит.

И не пойму, ведь раньше – тогда – давно,
Когда я был мальчишек тех не боле.
Жалела ведь меня, бывало и к груди прижмет.
Вдруг скажет ласково так: «Ах, горюшко, ты, горе!»
И вкусненькое всякий раз в кармане принесет.

И знаю я, что ждёт меня – да некуда бежать!
Нагрянут скоро дяди в белом,
Обколят,
В машину сильными руками усадят.
И долго-долго быть мне в белой комнате
с серыми от сырости углами,
Где, почему-то, и выть не хочется.
Где мысли тухнут и ожиданье только,
Что мама придёт и меня с собою заберёт опять.

Мне страшно, горько, и наружу слёзы рвутся.
Чужой я людям! Сам облик им противен мой.
Ах! Где же счастья мой кусочек затерялся?!
Найти б его, впитать собою, и,
Озарённым счастьем к людям повернуться.
Сказать: «Как хорошо мне!»
… Но нет, всё чёрно в даль.
И разжимает губы слов поток бессвязный,
Перетекая всхлипом в горький вой…

19.07.07