Крымские горы не слишком похожи друг на друга. Каждая из них представляет собой, не побоимся этого слова, отдельную вселенную со своими неповторимыми особенностями и нюансами; каждая хранит удивительные тайны, обладает своеобразным характером и требует от исследователя и путешественника определенного подхода. Разумеется, все это в полной мере относится к Чатыр-Дагу, давно уже ставшему некой эмблемой Горного Крыма.
Название Чатыр-Даг («шатер-гора» - тюрк.) несомненно вызвано к жизни интерпретацией очертаний этого прямоугольного массива, дающих на фоне неба четкий силуэт палатки или шатра. Причем, как при взгляде с юга, со стороны Алушты и моря, так и при взгляде с севера, со стороны Симферополя и крымской степи, он смотрится типичной двускатной палаткой. Именно таким испокон веков являлся Чатыр-Даг взору каждого, кто ступил на землю полуострова, пройдя через Перекопский перешеек. Отсюда его русское название – Палат-гора. Древнегреческим мореплавателям плоская платообразная поверхность горы импонировала как стол, и потому они именовали ее Трапезус («стол» - греч.). В то же время, если взглянуть на Чатыр-Даг с запада, из окрестностей Бахчисарая – столицы средневекового Крымского ханства, то он действительно будет напоминать островерхий шатер, привычный для тюркских кочевников – это царит над заповедными лесами вершина массива, пик Эклизи-Бурун.
Отраженная в названии горы символическая интерпретация ее облика, таким образом, достаточно прозрачна, и предположения об образовании топонима Чатыр-Даг на основе индоарийских корней, несущих иную смысловую нагрузку (Фадеева Т. М. "Крым в сакральном пространстве. История, символы, легенды", Симферополь, 2000, с. 221 – 222) в данном случае представляются не слишком убедительными. Индоарийское, таврское имя горы, очевидно, утрачено.
С точки зрения географии, Чатыр-Даг – один из высочайших яйлинских массивов Главной горной гряды Крыма, расположенный в ее центральной части и выдвинутый на 10 км к северу от ее осевой линии. Достигая в высоту 1527 м над уровнем моря (Эклизи-Бурун), он отделен глубокими перевалами (богазами – тюрк.) от соседних Демерджи- и Бабуган-яйлы – это соответственно Ангар-Богаз (752 м) с северо-востока и Кебит-Богаз (591 м) с юго-запада. Такое  расположение при надлежащих погодных условиях, т. е. хорошей видимости, делает Чатыр-Даг великолепным ориентиром как для всех странствующих в северных степных просторах полуострова, так и для всех совершающих плавание вдоль южного побережья Крыма. Теперь нетрудно понять, почему контур этой горы был избран, как мы говорили, в качестве неофициальной эмблемы Крымского нагорья в целом.
Некогда, с 1844 по 1917 годы, силуэт Палат-горы украшал и герб Симферополя – губернской столицы Тавриды. Если смотреть на город с высот Внешней гряды, замыкающих с севера котловину, в которой он находится, то может показаться, что Чатыр-Даг на юге возвышается над Симферополем, словно чердак над огромным домом. Поэтому среди горожан бытует еще одно, созвучное основному, просторечное название горы – Чердак. Что же касается старого герба, то на темно-синем фоне Чатыр-Дага там красовался православный крест - согласно преданию, а также свидетельству крымского судьи П. И. Сумарокова, которое датируется 1803 годом, пик Эклизи-Бурун некогда был увенчан греческой церковью "зовомой Панагия". Столь эффектно расположенный храм, выше всех в Таврике поднятый к небесам, был сооружён, очевидно, в византийскую эпоху, заброшен после переселения крымских христиан на северный берег Азова (1778 г.), а Сумароков застал его уже в развалинах.
Яйла (т. е. платообразная поверхность) Чатыр-Дага имеет два четко выраженных геоморфологических уровня - верхнее и нижнее плато. Верхнее плато расположено южнее, невелико по площади, лежит на высотах 1400 – 1500 метров над уровнем моря и имеет вид гребня, ограниченного вершинами-мысами Ангар-Бурун (1459 м) на востоке и Эклизи-Бурун (1527 м) на западе. Нижнее плато выдвинуто к северу, оно гораздо обширнее и характеризуется средними высотами 900 – 1200 м. Когда смотришь на Чатыр-Даг издалека, с севера, то нижнее плато как бы «накладывается» на контур верхнего и становится неразличимым.
Привершинная часть обоих уровней массива сложена верхнеюрскими известняками, что типично для большинства гор Главной гряды. Известняки, как известно, активно растворяются дождевой и талой водой; в их толще постоянно протекают карстовые процессы. После дождя или таяния снега вода сквозь трещины и тектонические разломы проникает вглубь горной породы и начинает постепенно растворять ее изнутри. В результате в известняках возникают полости – небольшие поначалу, они десятками и сотнями тысяч лет наращивают свой объем и зачастую достигают внушительных размеров. Так образуются карстовые пещеры с их грандиозными залами и узкими лазами, длинными галереями и подземными озерами, звенящей тишиной таинственных покоев и грохочущим эхом глубочайших провалов.
Редкостную эстетическую привлекательность придает этим естественным внутрискальным сооружениям  фантасмагорическое разнообразие форм и красок кальцитовых натеков, оставляемых водой на внутренней поверхности подземелья или так называемое натечное убранство пещеры. Диковины, создаваемые здесь природой, загадочным образом напоминают иногда монументальные чудеса, которые она изваяла в Долине Привидений, хотя в качестве подручного средства в данном случае использовались не силы выветривания, а карстовые явления. Дело в том, что в пещере со временем формируется особый температурный режим, особый микроклимат, в условиях которого постоянно сочащаяся в ее недрах вода, уже насыщенная солями, начинает откладывать на ее сводах, стенах, дне растворенные прежде частицы кальцита. Год за годом, тысячелетие за тысячелетием – и вот с потолка обители тьмы свисает множество кальцитовых сосулек – сталактитов (и огромных, и совсем маленьких), а навстречу им поднимается целый частокол сталагмитов, зачастую самого, что ни на есть экстравагантного вида. Порой сталактит со сталагмитом соединяются, образуя колонну (сталагнат), и кое-где величественные колоннады словно поддерживают каменные своды. На стенах карстовой полости кальцит лежит замысловатым кружевом, распускается холодными цветами. Что говорить – ни одна из пещер не похожа на другую, и каждая из них достойна поэмы. Пусть сегодня наша песня прозвучит в честь Тысячеголовой.
На Чатыр-Даг ведет немало горных троп. Сейчас на нижнее плато можно подняться и на автомобиле хорошей проходимости по каменистой грейдерной дороге, проложенной к оборудованным для экскурсионного посещения знаменитым пещерам Мраморная и Эмине-Баир-Хосар. Тем не менее, мы поднимемся на яйлу пешком, как в старину частенько приходилось делать таврам. Обитателю равнин подъем не покажется легким – даже северные, относительно пологие склоны массива отличаются приличной крутизной – и это момент, когда некоторые не пожалеют о том, что наше нынешнее путешествие является виртуальным. Но, как мы полагаем, только самостоятельно преодолев силу тяжести, можно ощутить настоящее парение, можно понять смысл слова «вершина». К тому же, маршрут нашего восхождения позволит нам постоянно любоваться особенно изысканными ракурсами панорамного пейзажа предгорий.
Каждое время года щедро наделяет бесконечными нюансами суровую и утонченную красоту Чатыр-Дага. Весна здесь поздняя, и потому вдвойне благословенная – чистая и звенящая хрустальным эхом ручьев в диких ущельях и птичьими трелями в готических соборах старых буковых лесов, убранных легким зеленым пухом. Наступает пышное и прохладное лето, и небожители сквозь окна в белых облаках взирают с Чатыр-Дага на выжженные зноем долины, полулежа на роскошном благоуханном ковре из цветов яйлы, окруженные полянами спелой горной земляники, над которыми возвышаются седые гребни древних скал. Туманы дождливой осени, придающие яйле оттенок нездешнего  меланхолического покоя, рассекаются вдруг ярким лучом южного солнца, и отчетливо проступившие дали плато воспламеняются безумными красками карнавала увядания. Ну а зимой ледяными сказочными чертогами возвышается Чатыр-Даг над обычной серой слякотью крымского межсезонья, храня в поднебесье заснеженные поля грядущего.
В любую пору прекрасна гора, и все же, у таких мест, как это, мест, отмеченных незримой печатью присутствия некоего духа, есть заветное время воплощения замысла, и когда оно приходит, поверх деталей ландшафта явственно проступает тайнопись эстетического кода местности. Скажем, для Мангупа наилучшим моментом дешифровки послания Вечности является май, период цветения сирени, в кущах которой утопают руины призрачного города, а для золотого леса Каратау таким временем всегда был конец сентября. Чатырдагская яйла оживает, наполняется смутным движением и говорит на забытых языках, когда горные луга, овеянные теплым ветром, истекают медом и дразнят пряностями чабреца, шалфея, можжевельника, когда среди сочной зелени травы светятся островки серебристо-бриллиантовых цветов ясколки, и по утрам внизу, над лесистыми склонами и оврагами висит перламутровая дымка. Поэтому мы полагаем, что не слишком ошибемся, приурочив наше восхождение ко второй половине июня – началу июля и, разумеется, к полнолунию.
Свернув с трассы Симферополь – Ялта у с. Заречное на дорогу, ведущую к горной деревушке Мраморное и далее извилистым серпантином поднимающейся к Мраморной пещере, мы оказались в уютной долине, украшенной небольшим водоемом, собирающим воду источников и весенних ручьев. Вот он появился справа, а слева о дно долины тяжело опираются громады северных отрогов нижнего плато Чатыр-Дага, рождающие в воображении образ могучих перепончатых лап какого-то хтонического монстра. У подножия горы приютились с. Мраморное и, чуть дальше, дачный поселок, разделенные невысокой грядой. Мы покидаем дорогу и начинаем плавный подъем по этой гряде. Позади остаются дачные домики, и перед нами – первое испытание – крутая безлесная горка, имеющая правильную коническую форму. На нее легко взбегают бетонные столбы линии электропередачи, тянущейся на нижнее плато к Мраморной пещере, и нам придется последовать за ними. Но прежде чем начать восхождение, поглядим себе под ноги – мы попираем ими древний некрополь тавров.
У нас уже шел разговор о погребальных сооружениях тавров, самом ярком материальном свидетельстве их пребывания на этой земле – каменных ящиках – теперь мы можем узреть их воочию. Приглядимся: вот они – развороченные грабителями разных тысячелетий, почти заплывшие землей, но сберегающие на протяжении двадцати пяти веков память о прикосновении человеческих рук плитовые гробницы горцев геродотовой эпохи. Могильник Биюк-Янкой исследовался археологами, составлена его схема, из которой очевидно, что ориентация каменных ящиков в пределах некрополя относительно оси север-юг существенно различается (Колотухин В. А. "Горный Крым в эпоху поздней бронзы - начале железного века", К., 1996, с. 18, 32, 107), и это, как нам представляется, свидетельствует о достаточно продолжительном периоде его функционирования, поскольку ориентация захоронения относится к фундаментальным элементам обряда и для ее изменения требуется, как правило, смена целого ряда поколений. Некогда каменные ящики эффектно высились на поверхности ровной площадки, доминирующей над соседними балками, словно вознося бренные останки предков обитавшего здесь племени к горнему свету. Видимо, в образно-магических представлениях тавров эстетика вершины играла заметную роль. Позднее мы посетим еще один таврский некрополь, который, судя по месту расположения, можно назвать царским. Ну а пока – начинаем подъем.
Набрав высоту, отдохнем, повернувшись лицом к долине и созерцая открывшийся перед нами простор, дышащий покоем и величием. Салгирская долина, по которой проходит Ялтинское шоссе, вырываясь из горной теснины, убегает далеко на север, обрамленная мягкими, но исполненными внутренней силы контурами невысокой Долгоруковской яйлы. Там, на севере, среди темных волнообразных гор Внутренней гряды горит в лучах июньского солнца зеркало Симферопольского водохранилища, а за ним то отчетливо проступают, то тают в мареве летнего дня похожие на мираж белые здания воздушного города. Отсюда Симферополь и впрямь напоминает традиционный образ индийской философской поэзии - «город гандхарвов» - вечно ускользающую обитель небесных музыкантов, фантом рая, светлую иллюзию, йогамайю. Симферополь, нас нет сейчас на твоих тенистых улицах! Так отвратимся от иллюзорного и вернемся в реальный, но продолжающий быстро изменяться мир. Мы в горах. На востоке горизонт закрывает круглый купол Таз-Тау – Лысой горы, вполне оправдывающей свое название; в ущелье у ее подножия заметны розоватые вертикальные срезы на склонах – это старый карьер по добыче мраморовидного известняка, великолепного отделочного камня, известного как розовый мрамор. Эта горная порода слагает верхнюю часть Чатыр-Дага, ее красоте во многом обязаны своим очарованием скалы и пещеры массива и своим названием – село, а также известная карстовая полость – следующий пункт нашего маршрута.
После спуска в понижение, обойти которое не удастся, начинается новый подъем, он продолжительнее, но приводит непосредственно на нижнее плато, к Мраморной пещере, оборудованной для экскурсионного посещения и превращенной, фактически, в уникальный музей. Мы достигли высоты более 900 метров над уровнем моря и можем позволить себе полуторачасовую экскурсию по пещере в сопровождении гида-инструктора, в ходе которой перед нами предстанут подземные чертоги сродни фантастической Мории из толкиеновского «Властелина колец». Правда, старинных преданий, связанных с этим подземельем мы не услышим, поскольку Мраморная пещера открыта спелеологами немногим более пятнадцати лет назад, зато сверхъестественная пластика природных форм, переливы блистающих огней кальцитовых драгоценностей, сохранившихся здесь в первозданном виде, дадут яркое представление о своеобразии карстовых миров Крыма вообще и Чатыр-Дага в частности. Посетив Галерею Сказок, Жемчужные Озера и Тигровый Ход, покинем Мраморную пещеру для того, чтобы увидеть Зал Идолов, созданный игрой стихий в глубине грандиозного колодца, расположенного восточнее, на соседнем отроге нижнего плато.
На сегодняшний день на Чатыр-Даге две оборудованные для посещения карстовые полости – горизонтальная, более или менее полого уходящая в толщу массива Мраморная и круто обрывающаяся в недра Земли вертикальная шахта Эмине-Баир-Хосар. К последней ведет от Мраморной хорошая, снабженная указателем, тропа протяженностью менее километра – ею мы и воспользуемся. Тропа проходит в верховьях глубокого ущелья Тас-Кора, рассекающего здесь северные склоны яйлы: спуск, затем небольшой подъем среди дубовых перелесков, перемежающихся солнечными полянами – и вот мы у входа в пещеру, специально сооруженного для проведения экскурсий. Естественным входом в это подземелье служил огромный провальный колодец (Баир – бугор, холм; Хосар – колодец (тюрк.); колодец на холме), отвесные каменные стенки которого, убегая вниз, обрываются в черную бездну Большого Зала. Зияющий провал расположен несколько выше, поднимемся к нему по лестнице и осмотрим врата царства вечной ночи – они действительно впечатляют. Несомненно, в мифологизированном сознании архаического человека таинственные глубины карстовых шахт и колодцев ассоциировались с неведомой опасностью и, следовательно, были населены могучими демонами, владыками загробного мира, духами, драконами и другими фантастическими существами, требующими весьма уважительного к себе отношения. Так что и здесь в эпоху тавров могли бытовать некие экзотические ритуалы, смутным отголоском которых, возможно, является поздняя и довольно бессмысленная легенда о девушке Эмине (тюркское женское имя), якобы добровольно сгинувшей в этой бездне из-за несчастной любви.
Пимечание: В Горном Крыму, кстати, известен целый ряд тюркских топонимов с приставкой Кыз (девичий). Как правило это вершины, окаймленные обрывистыми скалами, с каждой из которых, согласно преданию, некогда бросилась вниз девушка, сведя таким образом счеты с жизнью по причине несчастной любви. Сильно сомневаясь в массовых романтических самоубийствах средневековых крымских девушек, мы полагаем, что данные топонимы образованы путем перевода с другого языка (вероятно, с греческого) и изначально восходят еще к античному периоду, обозначая места расположения святилищ таврской Девы. Топоним Эмине-Баир-Хосар, возможно, относится к тому же ряду, а имя собственное Эмине появилось здесь в результате позднейшей мифологической «конкретизации».
Впрочем, пещера Эмине-Баир-Хосар весьма интересна и вне каких-либо историко-мифологических аллюзий – изысканная красота ее подземных покоев не оставит равнодушным самого взыскательного ценителя чудес и редкостей, встречающихся под луной. Совершим второе погружение в недра Чатыр-Дага. Из Большого или Главного зала пещеры, высокие своды которого слегка озарены сиянием дневного света, струящегося сквозь маленькое и бесконечно далекое отверстие колодца, вблизи казавшегося нам столь внушительным, солнечного света, жадно поглощаемого здесь изначальной тьмой Хаоса, отправимся дальше и вглубь – мимо небольшого, странно манящего озера, магической чаши с неестественно спокойной и кристально чистой водой, отражающей улыбку Вечности (отныне она войдет в наши сны) – к священному безумию Зала Идолов, средоточию волшебного мира этого подземелья. Тут, как в старину любили говорить путешественники, мы вынуждены приложить палец к устам, ибо отчаиваемся выразить в словах, по крайней мере в рамках данного текста, психоделическую феерию разнообразнейших форм натечных образований, составляющих славу пещеры. Благодаря электрической подсветке все обширное жилище ночных химер доступно взору. Действительно, подобно древним идолам вздымаются посреди зала колоссальные фаллоголовые сталагмиты, суровые и непреклонные в своей тысячелетней аскезе, а меж ними кое-где застыли, словно совершая немую и безнадежную молитву сталагмиты поменьше, воспроизводящие облик созданий-уродцев, достойных кисти Босха, курьезных и зловещих одновременно. Над этой монументальной скульптурной группой возвышается кальцитовый свод, подобный расплавленному небу, которое устало парить над одряхлевшим миром и теперь устремляется вниз тяжелыми сталактитовыми потоками, вспыхивающими мириадами призрачных звезд. «…И мы улыбаемся небу, и небо цветет улыбкою каменных недр, готовых сомкнуться». Стены Зала Идолов покрыты фантастическими драпировками – здесь можно увидеть то остов левиафана, то парчовый занавес трагедии бытия, то грандиозный орган – все трубы апокалипсиса. В этом царстве Эреба все внеположно жизни, несовместимо с ней. Внезапно мы понимаем, что перед нами метафора вселенской катастрофы, гибели окончательно замкнувшегося в собственной абсурдности проявленного мира – картина сколь неизмеримо мрачная, столь же и неизреченно прекрасная. Мы чувствуем, что в процессе разрушения и последующего воссоздания происходит очищение от скверны, преодоление абсурда, обретение смысла. Некое жуткое веселье охватывает нас, и мы наслаждаемся невиданной гармонией – гармонией Хаоса.
Конечно, подобные ассоциации способны возникнуть не только в Зале Идолов пещеры Эмине-Баир-Хосар, но, в принципе, в любой карстовой сталактитовой пещере, которых немало в Горном Крыму, и это необходимо учитывать, анализируя символическое значение пещер в ритуальной практике архаических культовых систем. Исследователями выделен целый ряд устойчивых понятий, связанных с образом пещеры в древних мифологических традициях Восточного Средиземноморья, который, по нашему мнению, следует разделить на две основные группы, явно относящиеся к различным типам внутрискальных полостей.
Под полостями первого типа мы понимаем гроты, неглубокие, сухие, иногда освещаемые солнцем пещеры, а также искусственные сооружения, высеченные в скале человеком. С ними в человеческом сознании соотносятся представления о защите, укрытии от опасности, потаенном убежище, временном жилье или месте вечного успокоения (Воронин Ю. С., Даниленко В. Н. "Обстоятельства и время возникновения пещерных монастырей Крыма" - в сб. "Проблемы истории "пещерных городов" в Крыму", Симферополь, 1992, с. 171 – 172).
Примечание: Это преимущественно знаменитые средневековые «пещерные» города и монастыри, внутрискальные сооружения которых создавались в Юго-Западном Крыму на некоторых отрезках широкого временного интервала - со второй половины VI вплоть до конца XVIII века. В эпоху тавров – в раннем железном веке – подобных сооружений на полуострове, очевидно, не было.
Во второй, совершенно иной тип полостей следует выделить глубокие карстовые пещеры и шахты, сырые, темные и холодные, сталактитовые залы которых во всем своем мрачном великолепии едва ли могли показаться кому-либо приемлемой средой обитания. Эти места не для людей – здесь способны жить только боги. Поэтому такая пещера – бездна – осмысливалась в мифологической традиции как мистическое лоно Земли - символ смерти и воскресения, врата в запредельный мир, в незнаемое, алхимический сосуд, в котором плоть превращается в дух, место инициации и посвящения в таинства (Фадеева, op. cit., с. 151 – 152). В результате карстовые подземелья нередко становились святилищами, посвященными божествам с ярко выраженными хтоническими чертами, являющимися манифестацией как производительной силы земли, так и тайн преисподней. Подобные пещеры, использование которых в качестве естественных храмов в эпоху раннего железа не вызывает сомнений, в Крыму хорошо известны – это уже упоминавшиеся нами Кизил-Коба, Ени-Сала 2, пещера МАН, а также шахта Студенческая на Караби-яйле с ее своеобразными граффити и некоторые глубокие полости Чатыр-Дага. Таким образом очевидно, что пещерные святилища в 1 тыс. до н. э. в Таврике были широко распространены.
Мы полагаем, что перечисленный нами ряд следует дополнить, включив в него Тысячеголовую пещеру (Бинбаш-Коба) как уникальный культовый памятник крымской архаики. Пещере не повезло – благодаря ее легкодоступности и популярности среди туристов археологические слои в ее недрах за последние два века были полностью уничтожены, серьезно пострадало и натечное убранство. Именно по причине отсутствия археологических находок и, следовательно, надежного датирующего материала сей храм незаслуженно оказался вне поля зрения современных исследователей. В дальнейшем мы постараемся устранить несправедливость, допущенную в отношении Бинбаш-Кобы, воссоздав ее древний облик путем культурологической реконструкции, основанной на сопоставлении наиболее вероятной символической интерпретации некоторых естественных деталей интерьера пещеры с немногочисленными свидетельствами письменных источников, принадлежащих перу авторов 19 века, наблюдавших интересующий нас памятник в неповрежденном состоянии.
Посетив оборудованные пещеры Чатыр-Дага, познакомившись на их примере с удивительным разнообразием карстовых миров Горного Крыма, теперь мы возвращаемся на поверхность яйлы из сумеречного сна под названием Эмине-Баир-Хосар с тем, чтобы продолжить наше путешествие к Тысячеголовой.
Покидая после долгих блужданий во тьме сумрачные горные недра, всегда ощущаешь мягкий удар света, тепла, шума, окружающее поражает ярчайшими красками, а воздух кажется особенно упоительным. Какое-то время просто стоишь, бессмысленно созерцая ослепительно белые облака, парящие в удивительно высокой и чистой небесной сини и постепенно адаптируешься к своему вроде бы привычному миру, который в этот момент воспринимается как подобие вновь обретенного рая. Это состояние трудно описать, в нем есть нечто от экстаза. Уделив несколько мгновений безмятежному блаженству, мы вдруг замечаем, что солнце уже начинает клониться к закату – прекрасный аргумент в пользу того, чтобы продолжить путь. Нам предстоит пересечь участок яйлы, местности весьма своеобразной и отчасти коварной, найти вход в Тысячеголовую и подготовиться к погружению в глубины истории и подсознания, причем необходимо успеть проделать все засветло, с тем, чтобы ночь посвятить видениям и грезам, нередко посещающим путешественника в этих местах.
Еще раз окинув взором манящую панораму прекрасной Салгирской долины с далеким и призрачным Симферополем, столь эффектно раскрывающуюся перед нами с площадки, на которой мы вновь оказались после экскурсии по залам Баира, по уже знакомой нам лестнице, мимо гигантского провала, поднимемся на плато, к стоянке экскурсионных автобусов. Здесь последний пункт автомобильного сообщения с цивилизованным миром, далее ведут только узкие, порой теряющиеся горные тропы. Они убегают вдаль, приглашая нас отправиться в сказочную страну, раскинувшуюся впереди как на ладони. Это яйла – горизонтальная поверхность нижнего плато, изрытая таинственными кратерами карстовых воронок, покрытая роскошными коврами, сотканными из луговых трав и соцветий экзотических эфироносов, ароматными подушками стелющегося можжевельника, приземистыми каменными хребтами, напоминающими драконов, притаившихся среди разбросанных по просторам плоскогорья тенистых буковых рощиц. На юге этот затерянный мир ограничен грандиозной стеной верхнего плато Чатыр-Дага, мощно и величественно вздымающей к небесам вершины массива.
 Оконечность верхнего плато, расположенная слева от нас – восточная вершина Ангар-Бурун (1453 м); скалистые обрывы этого мыса на фоне неба отсюда кажутся профилем некоего бородатого великана, который словно прилег отдохнуть на склон великой горы. Сходство несомненно, и мы ловим себя на мысли – возможно, сейчас нам явился собственно лик Чатыр-Дага, лик хранителя тайн – гения места (genios loci), которого почитали древние римляне, да и не только они.
Гений места – для каждого, кто подолгу бродил в Крымских горах, эти слова никогда не были и не будут пустым звуком. Бывает, усталые странники после затяжного перехода остановятся на ночлег в каком-нибудь укромном гроте неподалеку от давно заброшенного перевала. И если случится им, собравшись у костра, откупорить бутылку доброго вина, то первые несколько капель напитка один из них, приняв на себя роль священнодействующего, выльет себе на ладонь, а затем стряхнет в огонь, совершив таким образом возлияние, и произнесет: «Гению этого места». Язык пламени взметнется над костром, вокруг качнутся тени – дух принял жертву, установилась незримая связь сегодняшних постояльцев грота с мыслями и делами тех, кому он давал приют годы, века, тысячелетия назад, а еще – с тихим бормотанием родничка под скалой, с протяжными криками сов, с мельканием нетопырей в лунном сиянии, льющемся между ветвей дикой черемухи. После трапезы и беседы странники засыпают, и кто-то невидимый оберегает их безмятежный сон, пока не скользнут к изголовью радостные лучи восходящего солнца. Скажем откровенно – нам нравится этот простой, красивый, исполненный достоинства обряд, поскольку для нас очевидно, что он проникнут не суеверным страхом стяжателя и не слепой верой фанатика, но пониманием, любовью и благодарностью - чувствами редкими и драгоценными в любую историческую эпоху.
Однако, созерцая загадочный профиль Ангар-Буруна, нельзя обойти вниманием вторую, главную вершину Чатыр-Дага. Сейчас хорошо заметно, что противоположный, западный край верхнего плато приподнят и выглядит как правильная пирамида. Перед нами Эклизи-Бурун (1527 м) – высшая точка всего массива и, пожалуй, лучшая в Крыму видовая площадка. Завтра мы покорим эту высоту и попытаемся постичь ее тайны, теперь же она является для нас отличным ориентиром и не позволит сбиться с пути.
|
